Из предыдущего видно, что в начале XVIII столетия Сибирь еще не могла считаться вполне устроенною частью государства, но уже наметились те цели, которыя правительство желало достигать в оной. Сибирь предназначалась быть ссылочным местом и вошла в состав правительственных регалий. В силу последней ея роли она и подверглась научному изследованию раньше других местностей России.

Такой взгляд на Сибирь был, разумеется, целесообразен, потому что край пустынен, беден, неприветлив, а потому и не мог служить приманкою для делового люда долгое время. Раз были захвачены местности обилующия пушным зверем, в крае ничто не могло привлекать переселенцев и без правительственной опеки он бы не мог культивироваться, особенно Восточная Сибирь. В рассматриваемый период характер заселения до и за-Енисейской Сибири различался весьма резко. В Восточной, за-Енисейской части – население еще бродило, начинало только осаживаться и заселять долины рек, образуя деревни, подчас сплошь заселенныя переведенцами; эта часть Сибири была еще инородческая, с прожилками русского люда, – тогда как в Западной, до Енисейской Сибири уже стал обрисовываться тип сибиряка; резко обозначились коренные жители и присельщики, начал зарождаться тип кулака мироеда; появились кабальные люди не только из беглых, но и из коренного населения (пример Мессершмидт). Заселение Западной Сибири было уже настолько густо, что явилась возможность переселять целыя сотни семейств из Томской губернии в Восточную Сибирь.

Положение народа во всей Сибири было незавидное. В Западной части масса кабальных людей и беглых, а в восточной – громадное отделение от центральной власти способствовали развитию самоуправства местных воевод, что неминуемо должно было угнетать народный дух, потому что значительно увеличивало, для крестьянства, тяготу государственных налогов и повинностей. Протест против существующего порядка дел мог высказываться еще в несовершенно задавленной части края, каковым был дальний Восток и бунты в Камчатке следуют один за другим.

В общем, в рассматриваемый период, Сибирь начала только принимать формы строя государственной жизни, под условиями самой строгой начальственной опеки лиц, неотвечавших своему назначению ни по нравственным качествам, ни по умственному развитию.

В 1701 году[1], в сибирских городах, включая и Забайкалье, получен указ о ношении немецкого платья и обуви и об употреблении в верховой езде немецких седел: – надо полагать, что применение этого указа в Сибири, при отсутствии образцов, которыми бы можно было руководствоваться, а также мастеров, – встретило препятствия неодолимыя, потому что в 1706 году, упомянутое распоряжение отменено «для того, что посланы те Наши Великаго Государя грамоты, не справясь с Нашим Великаго Государя указом». Очевидно, Петр Великий сам признавал невозможность введения в Сибири одежды немецкого покроя. Очень может быть, что эта уступка сибирским обывателям, в ряду многих других, чисто местных причин, – способствовала развитию в них наклонности облекаться в европейские костюмы, при первой возможности; слабость эта подмечается резко нетолько в густо населенных местностях, но даже в самых глухих и отдаленных от тракта пунктах. Забайкалье не составляет в этом отношении исключения.

Другой указ Петра, касавшийся домашнего обихода, выполненный в Сибири, и так укоренившийся, что поражает своею распространенностью и в настоящее время, как мне лично довелось убедиться в этом, в населении Иркутской губернии, – это указ 11 генваря 1715 года[2], о бритье бород и усов всякого чина людям, кроме попов и дъяконов. Этим указом определено взимать пошлину за невыполнение оного в следующем размере:

с служилых людей……………………………  60 рублей,

с торговых и посадских………………………100     «

со всех прочих городских жителей, кроме

     попов и дъяконов…………………………   30     «

с крестьян приказано брать по 2 деньги, за

    каждый день, что они пробудут в городе.

Те лица, которыя уплачивали пошлину, получали знаки, установленные на этот предмет, которые были высланы в сибирские города из Москвы.

Особенности положения Сибири во всяком смысле, сравнительно с европейскими губерниями России, побуждали Петра делать для нея исключения во многих случаях. Так, 17 июня 1719 года было запрещено во всем государстве рубить дубовые леса, но в марте 1720 года[3] это распоряжение отменено для провинции Уфимской и губерний Сибирской и Астраханской: «тамошним обывателям позволить, и запрещения в рубке тех лесов никакого не чинить, понеже оныя места от тех лесов, где на корабельное строение готовится, в дальном разстоянии».

Засим в именном указе, данном Сенату от 14 мая 1723 года[4], между прочим, в статье 6-й, сказано: «в Сибирской губернии судов новым манером не строить, а строить по прежнему, какия у них были».

В 1720 году запрещено ткать узкия полотна и вывозить их в Сибирь и за границу, но уже в июне 1723 года[5] дозволен провоз в Сибирь, для продажи, узких холстов, с платежем установленной пошлины.

Надо полагать, что особенностями быта сибирского населения вызван также июльский указ 1723 года[6], о невзыскании штрафа с кретьян, привозящих в города, на продажу, сельские продукты и торгом незанимающихся, – за небритье ими бород. Точно также к одной только Сибирской губернии мог быть применен указ от 3 декабря 1723 года[7], которым разрешено курить вино «в таких местах, отколь хлеб водою никуда нейдет».

В видах ослабления бедствий населения от пожаров, 7 августа 1722   года[8] повелено строить избы в деревнях по два двора вместе, помещая коноплянники смежными дворами, которые приказано выстраивать не ближе 30 сажен трех аршинных; гумно указано ставить сзади, не ближе 35 сажен. Этот тип построек и до сего времени удержался во многих деревнях по большому тракту.

Как на характерный факт, могущий способствовать обрисовке свойств сибиряков, можно указать на докладные пункты Сибирского губернатора Черкасского, с объявленными на оныя резолюциями Государя Императора Петра 1-го, 1 сентября 1720 года[9]. Об одном из этих пунктов, касающемся священников, было упомянуто выше, теперь коснемся остальных. Губернатор запрашивает:

1) В сибирских городах многия лица из крестьян и купечества вышли в служилые люди. Как с ними поступить: – оставить ли в настоящих чинах, или же «в старые верстать?».

Повелено «впредь сего не допускать; тех, которые ныне состоят на службе оставить, но всякия подати и платежи, которые с них иманы прежде сего, те все, кроме тех людей, которые взяты в солдаты, имать с них по прежнему».

(Иначе сказать, – служилые люди оставлены в податном состоянии).

2) По прежним порядкам, со всех торговых людей, прибывавших в Сибирь, брали по рублю. Как поступать теперь?

Приказано брать налоговыя деньги по прежнему, но пропускать только тех, кто имеет проезжия грамоты от губернаторов или вице-губернаторов.

3) Возвращать ли просителям беглых крестьян и брать ли с оных пожилое?

Приказано поступать по указам.

Эти запросы доказывают, что в Сибири того времени был уже силен демократический элемент; принцип сословности не существовал, уступив свое значение силе власти, произвол которой был велик, так как она имела возможность, помимо царских указов, возвести крестьян в чины. Такое значение административной власти не могло не отразиться на всем мировозрении сибиряков. Затем если принять во внимание, что в то время в Сибири грамотных людей не было, если не считать духовенство, то приходится допустить, что в служилые люди, произведенные в чины, попали не коренные сибиряки, а пришлые, беглые, так как служба по администрации требовала знания грамоты.

Кроме массы беглых, стремившихся в Сибирь в этот период ея исторической жизни из среды крестьянского населения в России, спасавшегося от рекрутства и непосильных налогов, а также раскольников, оставшихся преимущественно в Западной Сибири, – она стала населяться политическими ссыльными, которые частью рассылались поодиночке в дальние остроги и зимовья, частью же образовывали целыя слободы.

Бродяжничество, характеризовавшее сибирское население в Петровский период, по мере развития местной администрации в крае, – должно было, во второй четверти XVIII столетия, уступить давлению силы и сибирское население оселось, завелись деревни и слободы по местам удобным: по дорогам, по рекам, по озерам, но ставились, однако, и заимки в глухих местах, подальше от начальнического глаза. Зародилась община, частью родовая – в деревнях, образовавшихся из первоначальных заимок; частью – артельная, в поселках, создавшихся по воле начальства. Приселение к этим деревням сосланных на поселение – создало кабальных людей, развилось кулачество, положившее такой характерный отпечаток на тип сибиряка. Сильное развитие местной административной власти, при отсутствии контроля над ея действиями, – были другим фактором, влиявшим на создание того же типа.

В этот период, можно сказать, началась государственная жизнь Сибири, вполне вошедшей в государственный строй России. Правительство ее изследовало, администрировало, населило и приспособило для своих государственных целей. Началось созидание Сибири: – разведки ея местных естественных произведений, помимо «мягкой» «рухляди»; делаются попытки создать порт на восточном побережьи, для сообщения с Камчаткой и для завязки торговых сношений с Японией; является забота вызнать: может ли Сибирь быть пригодною на что нибудь, кроме роли транзита для Китайской торговли, доставки мягкой рухляди и места ссылки для колодников; посылаются экспедиции для изследования проходимости Северного океана, для изучения местных особенностей в научном смысле, заводятся в Сибири школы, короче сказать, с этого периода Сибирь фактически стала частью России, настолько же опекаемою и изучаемою, как и все другия местности России.

Указ от 24 февраля 1727 года[10], дает весьма наглядное понятие о положении дел, в это время, в России вообще. Вот подлинныя слова указа: «но по разсуждении и нынешнем состоянии нашей империи, что не точию крестьяне, на которых «содержание войска положено, в великой скудности обретаются и от великикх податей и непрестанных экзекуций и других непорядков в крайнее разорение приходят, но и другия дела, яко комерция, юстиция и монетные дворы весьма в слабом состоянии, и все то скорейшаго поправления требует».

В Сибири же положение дел сравнительно ухудшалось, потому что самая громадность разстояний городов не только от Тобольска, резиденции губернатора, но и от провинциальных городов – делала недействительным  контроль высшей власти и местные воеводы были всесильны. Те обыватели, которые успевали заручаться благоволениям воевод, в свою очередь, царили в районах своего местопребывания и неудивительно, что многие из них обращали в податное состояние сибирских инородцев. В истории церкви Филарета указывается на то, что в 1728 году, приказано частным лицам возвратить свободу новокрещенным сибирским инородцам, которых они внесли в податное состояние[11]; точно также, поокончании расследования о злоупотреблениях Камчатских управителей, произведенного майором Якутского полка Мерлиным, приказано освободить из крепостной неволи камчадалов, закабаленных казаками[12].

Злоупотребления и прижимки воевод и других лиц, местной администрации, порождая неудовольствие в населении, вызывали жалобы, которыя сыпались в большом количестве, так наприм.,  на сибирского коммисара Краснослободского дистрикта Матвея Головкова подано в 1727 году 52 челобитных[13]. Неудовлетворение просителей, развивая в них убеждение в безнаказанности чинов местной администрации, в случае подачи на них жалоб общего характера, развило наклонность к обвинениям по 1 и 2 пунктам, наклонность к вымышленным, к ложным доносам, – наклонность к ябеде; не пренебрегали этим средством даже интеллигентные люди того времени, как, напр., иркутский вице-губернатор Жолобов[14]. Страсть к доносам, поощряемая тем, что о заявленных «слово и дело» – надлежало производить разбирательство, охватило не только сибирское, но и вообщее все русское население; в Сибири эта наклонность приняла только более крупные размеры, может быть, потому, что в оной приживало наибольшее число лиц, недовольных своим положением – ссыльных.

По архивным делам Западной Сибири видно, что в «слово и дело» входили и такия заявления, которыя прямо свидетельствовали о невинных целях отдыха[15]. В Якутском монастыре старец Никон говорит такое слово: поставлена церковь без святительского благословения и в ней убился человек; промышленный человек привез с моря руду серебряную и тое руду плавил и из той руды родилось серебро. Оказалось вздором. Монах Козыревский заявил слово на архимандрита якутского монастыря и об открытых будто бы им островах против устья р. Лены; островов не нашли, но Козыревский избавился от виселицы. В нерчинских заводах тянулся нескончаемый ряд секретных дел о «слове и деле» Анны Иоановны, и, между прочим, заявлялось и такое слово: у китайцев войска собираются; монголы ружья заготовляют (делали облаву на лосей) и т. п.

В указе от 10 апреля 1730 года[16], то есть в начале царствования Анны Иоановны выражено: по указам предков наших доносить: о злых умыслах против царских особ и о возмущении или бунте. «А ныне нам известно учинилось, что многие колодники, которые сидят под караулом в разбоях, в смертных убийствах… и каторжные невольники, которые за такия ж тяжкия вины уже сосланы в работу, сказывают за собою наше слово и дело по вышеописанным первым двум пунктам, и для того из дальних губерний и провинций присылаются к Москве, в Сенат»… и затем по делу выясняется, что взводили обвинения умышленно, желая избавиться или смерти, или каторжной работы. А как вследствие сего страдают невинно многие оговоренные люди, казна вводится в расход на прогоны по доставке колодников, а также и лиц, оговоренных ими, в Москву, то «милосердуя о верных подданных, чтобы впредь такого напраснаго многаго кровопролития не происходило» для всеобщго сведения объявлены правила для допроса лиц, обвиняющих по 1 и 2 пунктам: – от колодников и каторжных, приговоренных к смертной казни не приказано принимать заявлений; от ссыльных и каторжных, а также содержащихся в тюрьмах, при заявлении обвинений по 1 пункту – приказано сперва допрашивать, секретно, в губерниях и провинциях, допуская и пытку, и если заявивший упорствует – то отсылать в Москву: – при обвинениях по 2 пункту – допрашивать с пыткою и разыскивать на месте, от прочих лиц – сперва допрашивать губернаторам и провинциальным воеводам и, уверясь в истине заявления, отсылать в Москву, при ложности обвинения, если по злобе – «казнить смертью», – если же «избывая от кого побои или пьяным обычаем» – то, наказав плетьми, записывать на службу годных, а негодных отсылать в Сибирь на заводы.

В дополнение к упомянутому указу, через две недели издан указ[17], разъясняющий порядок подачи жалоб, в коем изложено, что с возложением с 1727 года, суда и расправы на воевод, прежний порядок обжалования, установленный указами 1714, 1718, 1719, 1720, 1722 и 1725 годов, должен измениться и приказано: на воевод жаловаться губернаторам, на губернаторов – в юстиц-коллегию, на коллегию – в сенат и подавать челобитныя рекетмейстеру.

Допуск пыток, при допросах, при заявлениях о государевом «Слово и дело» – надо полагать, несколько стеснил личныя заявления, но за то развил анонимные доносы и подметныя письма. В августе 1732 года[18] воспрещено подкидывать подметныя письма, а нашедшим оныя «ежели кто подымет, не донося об них и нераспечатывая и непрочтя, тот час, на том же месте при свидетелях жгли неотменно».

Увеличившееся, в рассматриваемый период, число государственных преступников из высшего класса, ссылавшихся в Сибирь на житье, вызвало необходимость обратить внимание на устроение способа пересылки и вообще разработки этого вопроса.

В 1727 году, в Березове был выстроен из здания Воскресенского монастыря острог, предназначенный специально для государственных преступников[19], в том же году в остроге этом устроен князь Меньшиков с семейством. Вслед за его выходом в 1730 году туда помещены Долгорукие которых в 1743 году сменил Остерман.

Затем при всех сибирских манастырях были устроены такия же тюрьмы: в Туруханском (Троицком), Иркутском (Вознесенском), Селенгинском (Троицком), Нерчинском  (Успенском) и в Якутском (Спасском); для женщин тюрьмы с железными решетками имелись при монастырях: Тобольском (Рождественском), Енисейском (Рождественском), Далматовском, Успенском и Иркутском (Знаменском)[20]. Кроме этих тюрем, для приема государственных преступников служили остроги и зимовья. Людей простого звания селили или при заводах, для работ, или при деревнях, на пашню; исключение делалось только для города Охотска, в котором селили мастеровых и пашенных.

Оклад кормовых денег не был урегулирован, а для государственных преступников высшего класса определился по усмотрению ссылавшей инстанции. Так, Войноровский (живший в Якутске) – получал в сутки 1 ? копейки; Шафиров – 33 копейки; Меньшиков с женою по 2 руб. на каждого, на его детей отпускалось по 1 рублю и на каждого из прислуги, которой было 10 человек, – по 10 копеек; Долгорукие получали сначала по 25 коп., а потом по 2 копейки и по 2 пуда муки в месяц; Петру Волынскому, сыну министра (Артемия) – давали по 10 коп.; Бироны и Бисмарк (бывший рижский губернатор) довольствовались «без оскудения»; Миних получал 3 рубля в день[21].

Относительно лиц непривилегированных сословий кормовый оклад уже установился; так в генваре 1733 года[22], повелено всех ссылаемых в Сибирь направлять в Москву, для отсылки за одним конвоем, при чем выражено: «А ныне в сенат Новгородская губерния доносит… осужденные по делам из Новгородской губернии в ссылку в Сибирь и в Охотск колодники с указными прогонными и кормовыми деньгами посылалися в Московскую губернскую канцелярию». Указом от 1 марта того же года[23], категорически повелено: колодников, ссылаемых в Сибирь, неимеющих «своего пропитания» – удовлетворять кормовыми и прогонными деньгами до Сибири (то есть, до гор. Тобольска) и о том прописывать «в проезжих, с которыми те колодники пошлются, кому с котораго и по которое число и сколько кормовых денег дано будет». Об этом же повелено сообщать и сибирскому губернатору. На Казанскую же губернию, где группировались колодники перед отсылкой в Сибирь, возлагалось удовлетворять тех колодников, на которых почему-либо не будут высланы деньги из губерний, с тем, чтобы получать из Государственного казначейства (штатс-конторы) за счет тех губерний, которые не рассчитали колодников. 9 марта этого же года[24] указан источник для оплаты кормовых и прогонных денег за нижних чинов, ссылаемых также в Сибирь и в Астрахань.

Но указы эти, вероятно, плохо исполнялись, или оклад был очень невелик и колодники отпускались для выпрашивания милостыни. Так приходится думать, судя по февральскому указу 1738 года[25], в коем кабинет-министры приказали объявить «что по указам колодников кормить велено, а для того оным по миру ходить не надлежит: того ради оное в память приводится, чтоб… колодников по улицам ходить не допущать»,

В 1740 году[26], в Сибири стали появляться люди снисходительно относящиеся к колодникам. Генерал-прокурор, д. т. с. Никита Юрьевин Трубецкой доложил Сенату, что сибирский прокурор Челищев представил ему копию с предложений поданных от него в Сибирскую губернскую канцелярию, из коих видно: 1) Губернская канцелярия присудила енисейского казака Ивана Лисвягина, подлежавшего по закону смертной казни – только к политический смерти и к вечной ссылке на заводы, с вырезанием ноздрей. 2) Она же назначила заплечным мастером Филатова, который по силе указа Военной коллегии подлежал ссылке на вечную работу в Оренбург. 3) Проявлено тоже снисхождение в отношении мангазейского боярского сына Козьмы Ситникова, с товарищами, которые, вместо смертной казни подвергнуты политической смерти и по вырезании ноздрей отправлены в Нерчинские серебряные заводы на вечно. По выслушании доклада повелено: рекрута Максима Филатова сослать в Оренбург, а относительно Лисвягина и Ситникова – вытребовать в Сенат копии с дел для пересмотра; прокурору же приказано впредь при донесениях подобного рода, излагать сущность дел, закон который надлежало применить и точно указывать в чем сделано отступление.

Затем надлежит отметить еще факт, который повлиял на выработку снисходительного взгляда сибиряков на свободныя отношения между мужчинами и женщинами. Из указа от 25 мая 1741 года[27] видно, что по донесению преосвященного Иннокентия, епископа иркутского и нерчинского, в Иркутской провинции проживают много двоеженцев, потому что на поселение высылаются «порознь, инаго жена без мужа, а иной муж без жены, о которых де изследовать затем невозможно». Между прочим в епархии этой, «чуть не все из пришлых из русских городов, которые и в подушный оклад в генеральную перепись в Иркутской провинции положены» – и многие здесь поженились и неизвестно есть ли у них жены в тех местах откуда они присланы и дознать это теперь невозможно. Таких людей двоеженцев найдется много «не точию де во отдаленных от Иркутска местах, но и в самом Иркутском городе, еще же и то явилось, что не точию в русских городах имеют жен и женятся от живых, но и в одной слободе оставя свою жену, возьмет другую, а оная его жена идет за другаго». – Вследствие этого доношения Иннокентия приказано при отправке колодников в Сибирь, писать «в ту губернию и провинцию» – кто женат и с кем идет жена или же она осталась дома.

Установление прочной администрации в крае и требование ежемесячной отчетности по многим предметам, делало необходимым учреждение почты. 16 июня 1731 года[28] Правительствующий Сенат приказал: «для Государственных посылок и для посылок же партикулярных писем, учредить почту на таком порядке, как на предь сего в прошлых годах такая почта была учреждена». – Но почта ходила не аккуратно и письма из Камчатской экспедиции доходили до Москвы в полгода и более, а потому повелено:                                                             

1. Учредить почту до Тобольска – два раза в месяц, уплачивая прогоны вольным ямщикам.

2. От Тобольска до Енисейска и Якутска по одному разу в месяц, а от Якутска до Охотска в два месяца раз.

3. Иркутскому вице-губернатору учредить почту от енисейско-якутскаго тракта до пограничных слобод на китайской границе, по разу в месяц, а во время ярмарок по два раза в месяц.

4. За провоз писем брать плату и составить таксу в Сибирском приказе.

5. Еще в бытность в Забайкальи графа Саввы Владиславича, по предложению коммисара нерчинских заводов, Бурцова, устроена почта на следующих основаниях: из государева табуна дано по 5 лошадей на станцию и посажены добропорядочныя и зажиточныя семьи, которым дано право «варить пиво без откупу, ради проезжих», и приказано возить только почту, с платою двойных прогонов, «а иным де порядком с трудностью будет станции держать и охотников не сыщется, а невольники разбегутся». Этот порядок приказано применить на глухих, непоселенных местах.

С этого года, надо полагать, почта в Сибири установилась окончательно, потому что в дальнейших указах, имеющихся в Полном Собрании Законов о ней не упоминается.

Но для перевозки государевой казны «денежной, товарной и мягкой рухляди», собиравшейся в Иркутске, ямских подвод недоставало и потому в 1732 году[29] повелено – где недостает ямских подвод, то «давать городския и уездныя подводы, без излишества, с платежем за ямския прогонных, а за городския и уездныя подводы по плакату денег без замедления»,

Упомянув о мягкой рухляди нельзя обойти молчаньем указ от 9 июля 1736 года[30], коим повелено: «тех людей, кем вновь ясачные люди сысканы, и к платежу ясака призваны, – наградить, також ежели и впредь кто таких же сыщет, и к платежу ясака приведут, награждение чинить сибирскому вице-губернатору и Григорию Скорнякову-Писареву по определениям Сибирскаго приказа…. токмо в призывании в тот ясак велеть смотреть накрепко, дабы им отягощения и обид чинено не было, а поступаемо б ласкою без принуждения и без отягощения».

В этом указе, кроме странности приема привлекать к наложению на себя добровольной тягости, уплаты ясака, путем воздействия сборщиков, которые так часто вызывали бунты ясачников, поражает еще и то обстоятельство, что упомянуто о Скорнякове-Писареве, который указом 10 мая 1731 года из ссылки назначен начальником Охотска, указом от 17 апреля 1732 года, отправлен обратно в ссылку в Жигайское зимовье и в 1736 году опять является начальником Охотска (в Полн. Собр. Зак. пропущен указ об его новом назначении, которое состоялось в 1733 году).

С 1738 года[31] на всех ясачных определен лишний налог, в один четверик ржи или муки, а с татар и прочих иноверцев, пашенных, в двое, для образования провиантских магазинов. В Сибири указание количества провианта и места, куда оный поставить, возложено на губернатора; к провиантским магазинам, которые учреждены этим приказом, определены офицеры, которые должны были вести ежемесячную отчетность о приходе и расходе муки. На губернаторов возложено наблюдать за точною поставкою муки ежегодно. Эта мера послужила к новому отягощению сибирского населения.

В рассматриваемый период в Сибири появилась первая в России, по времени учреждения, частная школа, устроенная в Тобольске в 1713 году прусским уроженцем Фон-Врехом, взятым в плен вместе со шведами. Фон Врех учредил школу для детей своих единоверцев; в 1714 году в ней было 12 учеников и 3 наставника, а в 1720 году учащихся насчитывалось 139 человек и в числе их было несколько русских, даже из самых отдаленных мест. Школа эта существовала на средства пиетистов, последователей Спенера и Франке; пособия, книги и деньги высылались не только московскими пиетистами, но даже и заграничными; сам Франке много помогал школе. Существование оной прекратилось и освобождением из плена фон Вреха…[32].

При отправлении капитана Беринга в Камчатку, в 1732 году[33] между прочим приказано открыть в Охотске навигационную школу, «дабы там своих штурманов и матросов завесть, к томуж в Охотске нарочную школу не для одной грамоты, но и для цифира и навигации завесть».

Еще раньше, в 1725 году, в иркутском Вознесенском монастыре открыта русско-монгольская школа[34].

Для образования толмачей была организована небольшая школа в Пекине, при нашей духовной миссии.

Для той же цели прикомандированы к академии наук два японца, принявшие христианскую веру: Козьма Шульц и Демьян Поморцев, в науку к коим, для изучения японского языка приказано назначить двух солдатских детей из С.-Петребургской гарнизонной школы, «а чтоб они прилежнее их тому языку обучали», указом от 10 мая 1836 года[35] приказано увеличить им содержание с 10 на 15 копеек в сутки. При этом послан указ в Иркутск о розыске того японского судна, на котором был Поморцев для того, чтоб узнать кому достались, находившиеся, на этом судне, книги на японском языке, с тем, чтоб отобрать их и выслать в Петербург.

В 1741 году[36] в помощь к прапорщику Разсохину, прикомандированному, по возвращении из Китая в 1740 году, к академии наук, для обучения китайскому и манджурскому языкам дан состоящий на службе в иностранной коллегии китаец Федор Петров, а для выучки назначено 4 человека, знающих русскую грамоту, из учеников С.-Петербургской гарнизонной школы.

Засим существовали школы еще в гарнизонных полках которым, с 1739 года, придан характер ремесленных. В указе от 24 марта того же года[37] повелено: «солдатских детей при гарнизонных школах обучать между другими науками и слесарному мастерству… и таких мастеровых людей со временем умножить». Еще резче выражено желание придать этим школам ремесленный характер в указе от 6 августа того же года[38], в котором изложено, чтобы неспособных к обучению грамоте обучить: «слесарному, кузнечному, плотничному, столярному, колесному, портному, сапожному и прочим художествам и мастерствам».

Затем, из всех местностей России, на долю Сибири выпала участь первой подвергнуться научному изследованию по распоряжению правительства. В 1718 году прибыл в Сибирь, для совершения путешествия по оной, с научною  целью, доктор Готлиб Мессершмидт, который обязался, по договору, заниматься изследованиями: а) по географии страны, б) по истории оной, в) изучить в медицинском отношении и собрать лекарственныя растения, г) описать сибирские народы и заняться их филологиею, д) заняться также археологиею, е) изучить вообще все достопримечательности. Вознаграждение ему определено в 500 рублей ежегодно[39].

Мессершмидт выполнил свою работу добросовестно, но она мало принесла пользы краю, потому что труды его изданы на немецком языке. Пекарский в своем отзыве о Мессершмидте приводит некоторые факты, интересные в смысле характеристики того времени. Так в Тобольске Мессершмидт приобрел в кабалу одного мальчика 15 лет, уплатив его отцу 12 рублей. Этого мальчика доктор продал в Иркутске одному посадскому. В Чаусском остроге хозяин квартиры, указанной для ученого, не хотел его пускать и прибил посланных для занятия квартиры. С 1722 года он с большими хлопотами мог вытребовать свое жалованье, а также содержание, причтавшееся драгунам при нем находившимся. 15 мая 1725 года, воевода в Иркутске хотел было привести доктора к присяге на верность Императрице, несмотря на то, что он был русским подданным. В феврале 1726 года он возвратился в Москву, а в марте прибыл, в С.-Петребург, где была собрана коммися для разсмотрения и оценки всего, им привезенного.

В 1733 году сняражена экспедиция под начальством капитана Беринга, для изследования всего северного побережья Сибири, берегов Камчатки и расстояния до берегов Америки. В состав этой экспедиции, кроме морских чинов, входили профессора: Гмелин, Миллер, Фишер, адъюнкт Штеллер, студент Крашенинников, геодезисты Красильников и Попов, студенты Московской духовной академии и разные мастеровые. Труды этой коммисии имеют капитальное значение в деле изучения не только Северного побережья, но и вообще всей Сибири, но за то и путешествие членов этой коммисии по Сибири, вероятно, надолго останется в памяти сибиряков. Ныне проезд генерал-губернатора обходится в десять раз легче населению, чем проезд одного ученого в то время. Так Словцов, в историческом обозрении (кн. I, стр. 461) говорит: «какия изнурения, какия уроны в лошадях терпели якуты от перевозки тяжестей, начиная с открытия Камчатки, можно узнать из записки якутскаго головы Аржакова. Но бережливее ли поступали с жителями Сибири профессоры немцы?… – В марте 1735 года, Гмелин с Миллером, отправляясь из Иркутска за-Байкал, на легке, как сам пишет, недовольствовались 37 лошадьми, провинциальною канцеляриею назначенными, ни прибавленным числом, но велел насильно на базаре отнять, сколько хотел, а с Голоустной станции поехал на 150 лошадях. Чтож подумать о поезде морских чинов».

Факт этот характерен и в том смысле, что ярко рисует безправие народа в то время. Частный человек, в провинциальном городе, на базаре, забирает чужих лошадей по собственному почину и ему отдают их, а власть и не думает прекратить самоуправство.

В 1739 году[40] на капитана Беринга возложено составить подробное описание Камчатки, с указанием удобнейших гаваней, степени судоходства рек, возможности устройства поселений и введения хлебопашества, а также приказано ему исправить неточности карты Восточного побережья Сибири, составленной Казанцовым, который много внес на оную с прежних карт.

В 1740 году[41] командирован в Обдорск, для производства астрономических наблюдений, профессор Делил и с ним учитель Салтанов и три мичмана.

Хотя указанныя меры и дают основание предполагать, что правительство заботилось и желало распространять образование, но указ от 24 апреля 1735 года[42] доказывает, что такое предположение будет ошибочным. Оно желало распространения технических знаний в Сибири, но не развития общего образования. Так, из упомянутого указа усматривается, что с советником Лангом отправлены из академии наук, для продажи в Сибири и в Китай книги и гравюры, но вслед за выездом Ланга правительство передумало и повелело книги и фигуры осмотреть в Тобольске и, запечатав таможенною печатью, везти до Китайской границы, нигде не распечатывая; а если Ланг уже выехал из Тобольска, то послать в догонку, чтобы оставшиеся непроданными книги и гравюры запечатал и вез бы в Китай. Те вещи, книги и курьезы, что Ланг повезет обратно в Петербург, досмотреть только на Китайской границе и, запечатав таможенною печатью, не досматривать и не распечатывать нигде вплоть до С.-Петербурга, где, проверить в коммерц-коллегии по описи вещам, составленной на Китайской границе, передать в академию.

Особенности Сибири, тогда еще мало обследованной, вызвали необходимость распоряжений, носящих чисто местный характер. Так указом, от 11 ноября 1736 года[43] назначен в Иркутск аптекарь, с жалованьем в 500 р., специально для бракования ревеня, покупаемого на Китайской границе.

По докладу медицинской канцелярии от 16 ноября того же года[44] повелено о всех рудах и минералах из Сибири, Оренбурга и Медвежьего острова сообщать из берг-директориума в медицинскую канцелярию и выслать образчики всех имеющихся руд.

Как образчик малого знакомства правительства с Сибирью, за то время, привожу выписку из указа от 13 мая 1738 г.[45], о ловле разных зверей в России и о высылке их в Императорские зверинцы и менажереи. Указ состоялся вследствие доклада обер-егермейстера Волынского.

«Реэстр зверям, какие есть в России и где которые водятся и каким образом оных удобнее ловить и содержать и через какое время и как, по поимке которых зверей, в зверинцы присылать.

в Сибирской губернии: Моралы или большие олени. Бобыли или дикие быки и коровы с большими хвостами, подобными лошадиным хвост. Лошади дикия большия и добротою,	Все оные в степях, где кочует Контайша, получат молодых чрез его калмык и отправлять от заводов Акинфия Демидова р. Иртышем в судах до Тобольска.
как сказывают, подобныя кубанским или черкас. лошадям.
Бобры или Леопарды Барсы или Тигры	В якутской и иркутской провинциях и близ Селенгинска и Китайской границы.
И еще звери подобные барсам, только больше оных, именуемые ирбиса. Козычки маленькия, пестрыя, о пяти копытах на каждой ноге.	Оных зверей, подданные Ея Императорскому Величеству иноверцы, в тех местах бьют, которым надлежит приказать, положа в ясашную подать, или обещая им плату, дабы примечали гнезда, где водятся бобры, барсы и ирбиси, чтоб старых самцев и самок побивали в то время, когда малых детей имеют, а щенят ловили б и привозили в ближайшие города, где надлежит мясом сырым выкармливать и приучать, чтобы смирны были; а когда усмиреют, тогда в ларях свободно присылать можно до Тобольска, а оттуда отправлять ко двору Ея Императорск. Величества.      А помянутых козычек можно не токмо молодых, и старых ловить и приучать к дворовому корму и когда привыкнут, потомуж отправлять.
Волки белые и черные, лисицы черные, разсомахи, соболи белые.	В Сибирской же губернии во многих местах, которых потомуж ловить приказать молодых и передержав некоторое время, пока привыкнут к корму, присылать в Тобольск, а оттуда отправлять ко двору».