|
VII ИСТОРИЯ О СИБИРИ или Сведения о царствах Сибири и береге Ледовитаго и Восточнаго океана, также о кочевых Калмыках и некоторыя повествования об обманах ювелиров, рудоплавов и алхимиков. Автограф Анонима, около 1680 года.
|
|
Преславному и преблагородному господину Гильдебранду фон-Горну, секретарю его священнаго величества, короля Дании. Высокородный Горн, всегда мною чтимый и поминаемый в молитвах благодетель! Вы изволили предписать мне, чтоб я прислал вам описание Сибири, в которой я провел изгнанником пятнадцать лет. Великое допустил бы я прегрешение, если бы не угодил вашему желанию, так как считаю себя вашим неоплатным должником. Но прошу вас, не вмените мне в вину позднее исполнение. Письмо вашего высокородия, написанное ко мне из Парижа в самый день праздника Первопрестольных Апостолов в 1680 году, действительно было сюда доставлено; но по ошибке гонца оно было послано в иное место и, пространствовал по большей части Европы, снова было возвращено сюда, так что было мне доставлено лишь в конце ноября. (Оно было послано в Москву, а оттуда начальником почты, моим другом, не распечатанное снова отослано в Вильну). Итак, вам, моему освободителю, я представляю описание Сибири, или вернее, лишь ея поверхностный очерк. Во время пребывания моего там я не заносил на бумагу ничего из нижеследующаго. Того, что до сих пор было описано другими, я также не касаюсь; говорю лишь о том, чего сам был очевидцем и что удержала моя слабая память. В заключение, умоляю Всевышняго (чего по истине не упускаю делать ежедневно с того времени, как я лишен удовольствия лицезреть вас и преславнаго господина Фридриха фон Габеля, наследственнаго губернатора Ферерских островов, и в недавнее время королевскаго наместника in Bauelsee et Moerupgarde, милостивейшаго вашего и моего благодетеля), умоляю, говорю я, Господа, да сохранит вас на долгое и благополучное житие. Прощайте и верьте, что я всегда остаюсь усерднейшим почитателем вашего преславнаго и именитаго высокородия. Известный вам.
История о Сибири. Сибирь есть самая последняя, по направлению к востоку, область Скифии и Московскаго царства; она оканчивается у Восточнаго океана и граничит с царством Китайским. Отправляющиеся из Москвы, проследовав пятьсот левк, достигают реки Камы и (сноска на полях: Р. Кама. Соляныя варницы.) города, называемаго Соль Камская. Здесь из весьма глубоких колодцев черпается соленая вода; ее вливают в железные сосуды и печью, отопляемою под землею, выпаривают в соль. Место это есть конец России и начало Сибири. Отсюда к югу простираются горы, весьма длинныя, но не (сноска на полях: Горы.) особенно высокия: они отделяют Россию от Сибири и Астраханскую землю от Калмыцкой. На восточном склоне этих гор лежит первый сибирский город - Верхотурье, названный (сноска на полях: Р. Тура.) так от истока реки Туры, которая недалеко оттуда берет начало; по этой реке идет водный путь до другой реки, более значительной (сноска на полях: Р. Тобол.) -Тобола; из этой последней можно попасть (сноска на полях: Великая река Иртыш.) в третью, самую большую реку - Иртыш, к городу Тобольску, называемому так потому, что он построен против устья Тобола на восточном берегу Иртыша. От Верхотурья же до этого места считается почти сто левк. О том же, сколько левк остается от Тобольска до конца Сибири, я не решаюсь сказать утвердительно; однако полагаю, чгго разстояние это огромно: путешественники, отправляющиеся из Тобольска в Москву в зимнее время, могут возвратиться домой в двенадцать недель, хотя путь этот вмещает в себе три (сноска на полях: 600 левк) тысячи русских верст (или 600 левк). Путешественники же, отправляющиеся из Тобольска (сноска на полях: Даурия)в Даурию, к крайней крепости, именуемой (сноска на полях: Нерчинск) Нерчинск, обыкновенно не могут возвратиться зимою того же года. Сибирь перешла во власть Московских царей следующим образом. В числе многих бежавших тираннии царя Ивана Васильевича были и такие, которые повсюду промышляли разбоями; между ними был один разбойник, именем Ермак. Он грабил путников по реке Волге и ее берегам. Однако, услыхав, что против него идет сильный отряд войска, Ермак со своими товарищами, бросив лодки, вышел на берег и направился в восточный край. Дойдя до города Вычегды (где также, как и на Каме, вываривается соль), (сноска на полях: Город Вычегда, соляныя варницы) они нашли здесь одного солепромышленника, богатого человека, по прозвищу Строганова. Потомки этого последняго и по сей день живут в той же местности; они владеют обширными угодьями и ведут значительную торговлю. Их не требуют ни в военную, ни в гражданскую службу; они живут в довольстве своим промыслом и пользуются преимуществами, не в пример другим промышленникам. Строгановы имеют особый титул: «именитые люди»; впрочем, в челобитных к царю грамотах, они пишутся не по примеру дворян: «холоп твой», а по примеру мещан и крестьян «сирота твой». Слово это и по значению, и по этимологии равнозначуще слову «вассал», то-есть, сирота или опекаемый, а между тем Готы (германское племя) все - и высшие, и низшие - в обращениях своих к королям употребляли именно это слово. Таким образом не следует удивляться тому, что московские дворяне называют себя «холопами»своего царя, так как под этим словом они разумеют нечто большее, чем то, что заключается в слове «сирота» или «вассал», то-есть, не что иное, как заключающееся и в слове «слуга». Но возвратимся к Строгановым. Они ежегодно платят своему царю значительную подать, и в царском Уложении им оказываются значительныя преимущества: они там неоднократно упомянуты, и имена их читаются как изъятых от некоторых повинностей. Эти привилегии оказаны им именно потому, что они много содействовали покорению Сибири. Итак, когда вышеупомянутый промышленник увидел себя окруженным разбойниками, он по необходимости прикинулся щедрым: обещал им и теперь, и впредь в обилии доставлять съестные припасы, оружие, одежду, вьючный скот и повозки, лишь бы они не препятствовали его промыслу. Согласившись на такия условия, разбойники по обещанию были щедро снабжены всем необходимым для дальняго пути и после того направились на Сибирь. Достигнув реки Тобола (уже по наступлении следующей весны), они соорудили себе ладьи (и в этом деле казаки достаточно искусны) и, предав огню повозки и поколов скот, по течению реки Тобола доплыли до Иртыша. Здесь они не медля воздвигли укрепление и начали грабить Татар, а если им удавалось захватить пленников, то они принуждали их к выкупу. От этого места в шести левках находился город, называвшийся Сибирь; в (сноска на полях: Город Сибирь) нем жил татарский царек, по имени Кучум. Этот Кучум неоднократно высылал против казаков Татар, которые вступали с ними в бой, но благодаря огнестрельному оружию казаков. Татары почти каждый раз оставались побежденными и отступали, пока наконец не пал с частью своего отряда Ермак, осиленный чрезмерною и постоянновозраставшею многочисленностью Татар. Оставшиеся в живых казаки собрались в своем уреплении. Не теряя времени, они отрядили посла в Москву с таким наказом: если царь простит им совершенныя злодеяния и пришлет необходимую подмогу, то они приобретут ему новое царство. Царь снизошел к их просьбе и отрядил к ним воеводу с оружием, деньгами и вспомогательным отрядом. Немного спустя после того умер царек Кучум. Сын же его был приглашен казачьим атаманом будто бы для заключения мирнаго договора, угощен пиром и во время пира умерщвлен (под тем предлогом, что он с недостаточным для верноподданного усердием пил за здоровье Московскаго царя). (сноска на полях: Разрушение гор. Сибири.) город Сибирь после того был разрушен Москвитянами и казаками. От этого-то городка, перваго из завоеванных. Русские и прозвали все эти области, как ближайшия, так и далеко отстоящия, Сибирью, хотя каждая из этих областей имеет свое собственное название или о-\ реки, которою орошается, или от племени, в ней живущаго. Впоследствии Москвитяне, постепенно распространившись к востоку, подчинили своей власти и остальныя области, воздвигая в некоторых местах по берегам рек укрепления и оставляя в (сноска на полях: Самая восточная р. Лена.) них гарнизон. Самая восточная река в Сибири Лена; от нея получили имя и город, и область. Из этой области получаются лучшия шкуры соболей и чернобурых лисиц. Я лично видел того, кто первый воздвиг крепость на берегах Лены и обложил эту область податью именем своего царя. Сибирь состоит из трех климатов, (Сноска на полях: Три климата Сибири) простирающихся от запада к востоку. Первый климат, омываемый Ледовитым морем -северный; здесь не произрастают ни плоды, ни овощи, за то отсюда получаются шкурки соболей и чернобурых лисиц. Реки этого края, изливающияся в море с юга на север, изобилуют рыбою выше меры, и чем ближе к морю, тем более в них рыбы. Здешние жители не знают другой пищи, (сноска на полях: О дикарях.) кроме рыбы и оленьяго мяса, почему и живут исключительно по берегам рек. Здесь нет иных домашних животных, кроме собак, (сноска на полях: Езда на собаках.) Их запрягают в самыя легкия сани и перевозят на них поклажу. Олени попадаются во множес1ве, и шкуры их служат одеждою туземцам. В крае этом живет мало Москвитян, кроме городов Березова, Туруханска и Лены и других; но сюда посылают (сноска на полях: Города Березов, Туруханск, Лена.) из городов ближайшаго климата стрельцов для сбора царской подати. Эти зборщики задаривают ничтожными подарками бедняков-туземцев и за это, кроме подати, получают от них собольи меха: туземцы же получают от них иголки, крючки, ножи, топоры и проч. Старшины селений (которых называют князьями), кроме того, получают еще крупу для пищи; это угощение в их глазах яствами сибаритов. В этом крае есть полуостров, называющийся Мангазея; на енм прежде находился (сноска на полях: Полуостров Мангазея.) московский гарнизон, и туда ежегодно из Тобольска по Иртышу и Оби посылалось (сноска на полях: По pp. Иртышу и Оби.) восемь или девять круглых судов, называемых кочами, с съестными припасами и оружием. Однако, так как суда эти неоднократно застревали в мелях, и припасы и прочий груз лишь с большим трудом могли быть доставляемы на лодках к городу, то укрепление в недавнее время было уничтожено, (сноска на полях: Уничтожение Мангазейскаго укрепления.) а гарнизон переведен в другое место. Этот северный край и его окрестности населены различными народностями, (сноска на полях: Различныя народности.) из которых каждая говорит на собственном наречии: таковы Вогуличи, Остяки, Зыряне, Братские, Дауры и друг. (сноска на полях: Язычники.) Все они язычники. (Они покланяются деревянным идолам, которые видели Голландцы, пытавшиеся проникнуть в Китай по Ледовитому морю, между Новою Землею и этими странами Сибири). Идолы их не что иное, как деревянные обрубки, поставленные при дорогах; вершина обрубка представляет некоторое подобие головы. Чурбаны увешаны собольями шкурками, и похищение их со стороны Москвитян ни разу не проходило безнаказанно последним, (сноска на полях: О колдунах). Жрецов этих народцев Татарры называют шайганами, сами же они - шаманами; большая часть их вещуны (то-есть, служители диавола). Если кто-либо из Русских обращается к ним с вопросом о своей судьбе, то шаман приказывает вопрошающему поразить его в бок стрелой или копьем. Вонзеное таким образом оружие остается в теле, а шаман в течение часа корчится в муках и покрывается пеною. Наконец, он приказывает поразившему его извлеч оружие (никто другой сделать этого не может ); при этом крови вовсе не показывается, а оружие нагревается до такой степени, что кажется извлеченным из огня. Тогда шаман начинает предсказывать будущее. Однако вообще замечено, что никто из прибегавших к сказанным колдунам никогда во все последующее время не бывал весел и оканчивал жизнь каким-нибудь несчастным случаем. (сноска на полях: Второй климат) Второй климат, средний, смежный с упомянутым выше, населен Русскими и Тагарами. (сноска на полях: Города: Верхотурье, Тюмень, Тара, Тобольск.) В нем находятся города: Верхотурье, Тюмень ( некогда местопребывание татарских царьков), Тара, Тобольск - столица (здесь иметь местопребывание митрополит и главный воевода, начальствующий над прочими Сибирскими воеводами), Томск, Красноярск, Кузнецк, Енисейск и др., в которых проживают, по двое или по одному, начальники или наместники, назначаемые на три года (Москвитяне называют их воеводами), с прекрасно снаряженным войском. Здесь имеется много огнестрельнаго оружия . в других же укреплениях проживают начальники гарнизонов. Пояс этот богат произрастениями земли, и земледелие в нем в высшей степени облегчено: земля вовсе не нуждается в удобрении навозом. Поселянин гонит перед собою лошадь, запряженную в самую легкую соху, и сам в то же время направляет борозды; делается это почти на бегу, так как здесь не бороздят земли глубже, чем на три пальца. Сенокос здесь производиться также особенным способом. Туземцы употребляют косы короче и легче, чем наши земляки, с загнутою назад рукояткою, так что косу можно двигать в обе стороны. Таким образом косцу ни разу не приходится даром взмахивать косою: при каждом взмахе, вправо или влево, ударом своей косы он срезывает траву. В местах, ближайших к северному и среднему климату произрастает особое дерево, из породы хвойных, необыкновенной вышины и прямизны, имеющее в диаметре нижней части ствола до четырех футов; называется оно кедр (кедры попадаются также и в нашей Руси, у гор Карпатских; они хвоею сходны (с сибирскими), но плод их уступает им по величине) и, быть может, не без основания , так как дерево это весьма удобно для построек. Оно приносит и орехи, родственные тем, которые Италианцы называют «pinioli» (хотя орехи эти не продолговатой формы); из них выжимают масло, (сноска на полях: Немногочисленность собольих шкурок.) В этой средней полосе соболей очень мало; за то шкурки горностаев и лисиц и лосиные меха получаются отсюда в большом количестве. В западной части этого края, на границах с Астраханскою областью, встречается особый вид соколов, называемый кречетами (крайне редко они попадаются и у нас). Они величиною больше обыкновеннаго сокола, отличаются быстротою взора и превосходны для птичьяго лова. За ними охотятся особо наряженные Татары; всю добычу их летней охоты воевода зимою распределяет между охотниками и дает каждому особую повозку: в нее садится охотник со своею птицей и отправляется в Москву. Часть привезенных птиц царь удерживает для себя, часть в виде подарка обыкновенно отсылает Персидскому шаху (а также Турецкому султану. Крымскому хану, временами и королям Польским), которым и принимаются оне с изъявлением благодарности. Здесь возможен двоякий способ путей сообщения, (сноска на полях: Зимою езда на санях, запряженных собаками.) Зимою ездят на санях, запряженных, как мы выше сказали, собаками; но по причине трудности такого сообщения, им никто не пользуется, кроме воеводских или царских гонцов, (сноска на полях: Летний путь по воде: по pp. Type, Тоболу, Иртышу в Обь.)Прочие путешественники совершают свой путь летом по воде: от Верхотурья по течению реки Туры, Тобола и Иртыша путники спускаются в Обь, близ ея впадения в море. Вверх по этой реке они вступают в Томь и, достигнув некотораго перешейка, то-есть, узкой полосы земли, находящейся между двумя реками (Томью и Енисеем), выгрузив здесь товары и вытащив суда (на берег), волоком тянуть их по земле до реки Енисея, а по течению этого последняго доплывают до города того же имени и так далее. Хотя этот путь страдает неудобством, состоящим в вышесказанном вытягивании судов, однако он не лишен и своих значительных преимуществ: он свободен от опасностей, сопряженных с путешествием по морю и по суше (то-есть, бурь, пиратов, войн, разбойников). (сноска на полях: 3-й климат Сибири) Третий климат (пояс) составляют обширнейшия степи, в которых блуждают кочевые Калмаки со своими стадами. Племена эти составляет народ отличный от Татар: обе нации отличаются друг от друга и языком, и наружным видом, и верованиями: Татары - магометане. Калмыки же, по всем признакам, - язычники. Простой жрец называется у них мандза, старший жрец - лаба, а верховный кутухта. (сноска на полях: Лаба. Кутухта.) во время торжественных жертвоприношений мандза, в панцире, шлеме и с луком и стрелами в руках, производить некия движения и действия и вертится во все стороны, как бы обуреваемый злыми духами; направляя лук и стрелу то туда, то сюда, он прицеливается в зрителей, стоящих вокруг него венцом, и преисполняет их всех страхом и ужасом. Наконец, он неожиданно выпускает стрелу: кого он ранит или убьет, тот считается (у Калмыков) блаженным. Калмыки употребляют молитвенные шарики, на подобие четок наших земляков (их употребляют также Турки и Татары): от наших четок калмыцкия отличаются лишь числом шариков, да еще тем, что все оне одинаковой величины; когда Калмыки произносят молитвы, то при каждом шарике произносят: Ommani Batmechu, то есть. Господи, помилуй, прибавляя и другия слова. Каждый год, когда выпадет первый снег, Калмыки его собирают, топят и сохраняют эту воду в течение года для очистительных обрядов. Причиною такого своего обыкновения они приводят Следующее: «Некогда», говорят они, - «Бог посылает людям с неба муку в виде дождя, но затем, вследствие людских беззаконий, лишил людей этого благодеяния. Вот в память этой-то божественной милости и благодеяния мы и сохраняем у себя первый снег». На темени каждый Калмык (вероятно, по какому-нибудь уставу или верованию) носить красный пучек, на подобие розы, из шелка или какой-нибудь материи. Желающему узнать причину такого обычая Калмыки отвечают следующее: Некогда Бог сходил на землю и укорял людей за их прегрешения; они же в своем безумии нанесли ему раны, так что кровь истекала в изобилии. В честь этой божественной крови Калмыки и носят на голове упомянутый красный значек. Приведу здесь небольшой рассказ об одном Калмыке, слышанный мною от человека, заслужившаго полнаго доверия, бывшаго личным свидетелем нижеследующаго. Однажды разсказывавший нам об этом происшествии был послан царем своим к какому-то калмыцкому тайше, то-есть, князю (кочевавшему в Казанских степях). Вдруг к нему приходит один Калмык и просит его совершить над ним обряд святого крещения. Разсказчик спросил его, кем же он был обращен и вследствие чего пожелал такого дела? Калмык отвечал ему, что ему известно лишь одно: что только одни христиане (то есть принявшие крещение) могут спастись, а потому он умоляет ради Бога обратить его в христианство. После того разскащик оказал ему содействие, и бывший при нем священник наставил Калмыка в христианской вере и окрестил. После чего этот не выходил из часовни (то есть, палатки, предназначенной для чтения молитв) и там безпрерывно возносил мольбы к Богу: лишь на короткое время отрывался он для принятия пищи. Так пребывал он в молитве до тех пор, пока через несколько дней его бездыханное тело не было найдено в часовне. Другой подобный предыдущему случай произошел в Сибири. В Енисейске был один священник, по имени Димитрий, муж нрава воздержаннаго и непорочнаго, мне близко знакомый. От его сына, отрока скромнаго и прекрасно воспитаннаго, я слышал следующее: Недалеко от города Енисейска - рассказывал он - жил один татарин. Уже давно тайно уверовал в Господа Спасителя и Бога нашего Иисуса Христа, о'н собирался, вместе со своею семьею, принять святое крещение, но в течение нескольких лет вследствие упреков жены откладывал совершение столь благочестиваго дела. Наконец, однажды, почувствовав каким-то образом приближение смерти (хотя в это время он находился в добром здоровье), он велел своему слуге, взяв сети, сесть вместе с ним в лодку и вести его к некоему острову на реке Енисее, как бы для рыбной ловли. Прибыв туда. Татарин послал своего слугу в город с униженною просьбой у священнику Димитрию - как можно скорее переправиться к нему на остров, так как он имеет сообщить ему весьма нужное дело, не терпящее отлагательства. Священник прибыл. Татарин стал просить его совершить над ним обряд крещения. Услышав от священника, что это не может быть совершено тотчас же, но что по обряду он должен в течение шести недель быть наставляем в учении христианской церкви, Татарин возразил: «Нет, отец мой, крести меня немедленно, так как я вскоре умру». Тот священнослужитель совершил над ним обряд крещения. Татарин, не прожив и часу после того, испустил дух, завещав священнику своего коня и испросив похоронить его в городе близ церкви. Священник, немедленно призвав помощников из города, перевез тело умершаго и предал земле. (Сноска на полях: Калмыки живут на пространстве от Астрахани до Китая.) Калмыцкия степи простираются от границ Астраханской области до самаго Китая; пространство это может быть пройдено лишь в несколько недель. Все эти степи безплодны, так как почва их песчаная и солонцовая. Оне изобилуют озерами, воды которых во время лета около берегов обыкновенно осаждают соль (подобныя озера находятся также в Крыму). Здесь хотя и произрастает трава, но г она низка; деревьев же здесь не видно нигде, разве только по берегам рек. Туземныя овцы крупнее наших: оне имеют жирные хвосты, содержащие в себе до двух или трех фунтов жиру; но шерсть их чрезвычайно груба. Калмыки не пользуются солью, которою изобилует их страна, и не употребляют ее ни в какия кушанья, кроме тех, которыя иначе могли бы испортиться, будучи сберегаемы в прок. Из этих местностей вытекает много рек в Сибирь, но там оне не так рыбны, как здесь. Кроме того. Калмыки, не имея льна, а следовательно, и сетей, не слишком много занимаются рыбною ловлей. Вследствие того же недостатка во льне они не могут изготовлять себе палаток, подобных нашим; вместо того Калмыки валяют коровью шерсть, превращая ее в массу, подобную грубому сукну, которое Италианцы называют feltrum, и обмотав его вокруг кольев, воткнутых в землю, делают себе шалаши, которые называют кибитками. Калмыки остаются на одном месте до тех пор, пока стадам их хватает корму; затем, когда вся трава истреблена, они гонят стада в другое место, (сноска на полях: Бухарцы, Монголы, Китайцы.) Летом они кочуют в южной части края, приближаясь к пределам Бухарцев, Монголов и Китайцев; осенью же направляются в места, ближайшия к Сибири, ради изобилия там топлива. Поэтому некоторые тайши (в мою бытность там - двое) ради спокойнаго кочеванья в этих пограничных и спорных землях, обязались платить дань государю Московскому царю. Сена Калмыки вовсе не заготовляют, но заставляют свои стада зимою питаться кустарником(даже в северной Татарии); вьючный же скот, разбивая копытами лед и разрывая там и сям снег, отыскивает скудную траву. Что касается военнаго дела, то Калмыки выходят в бой прекрасно вооруженные, то есть, в шлемах, с копьями и в кольчугах. Они сражаются стрелами и саблями, но короче наших и не загнутыми: их можно сравнить с оружием, называвшимся у Римлян «siccae», сами же они называют их сулимами. Народ этот чрезвычайно многочислен, так что он считается не уступающим в этом отношении даже Скифам или Татарам. Однако Москвитянам замечено, что в то время, когда была покорена Сибирь, Калмыки были немногочисленны, или же они еще не были известны. Они имели лишь одного тайшу или князя. С тех же пор они размножились в таком количестве, что их едва ли можно исчислить. Поэтому многие мтарались угадать (подобно тому, как Липсий недоумевал относительно Иудеев, какую участь готовит им Божественное провидение, но лишь по другой причине), чего должно ждать нам от этого народа по неисповедимым судьбам Божиим. Ведь известно, что некоторые темные народы, каковы Готы, Вандалы, Герулы, Славяне, Гунны, Сарацины, Татары, Турки и другие, неоднократно Божиим произволением были насылаемы в наказание за грехи других народов. Муж, пользовавшийся весьма значительным влиянием, один из главных московских вельмож, Борис Морозов, спрашивал меня: известно ли мне из разговоров или из чтения что-либо (сноска на полях: Алтын-царь, Конь-тайша и др.) об Алтыне-царе, Конь-тайше, Везурге-тайше или о других калмыцких тайшах или князьях, живших ранее или в наше время. Я отвечал, что имена эти до сих пор оставались мне неизвестны; Морозов же удивлялся, что столь многочисленный и воинственный народ, каковы Калмыки, пройден молчанием у европейских историков, с трудами которых он считал меня знакомьм. Как мы сказали. Калмыки прежде имели одного князя; теперь же князей у них много; они называют их тайшами. Эти последние имеют при себе многочисленныя войска и время от времени ведут между собою войны. С Москвитянами же тайши стараются жить в условиях дружелюбнаго соседства, на том лишь условии, чтобы послы их были благосклонно принимаемы. Это обыкновенно и соблюдается со стороны Москвитян рачительно, тем более, что это им не дорого стоит. Когда в Тобольск прибывает какой-либо калмыцкий посол, то его не допускают до личнаго представления воеводе (если только это не посол великаго тайши): ему отводится помещение в пригороде, а для ознакомления с целью его приезда посылают подьячего. Причиною же посольства своего по большей частитакие гонцы выставляют лишь желание осведомиться о здравии пресветлейшаго государя царя Московскаго и донести о вожделенном здравии государя их тайши и его готовности к службе его царскаго величества во всякое время и во всяком месте, со всем своим войском, куда бы ни было приказано. Затем посла угощают различными питиями и ежедневно в изобилии доставляют ему съестные припасы; при отъезде же ему жалуются два или три куска обыкновеннаго сукна, а для тайши -отпускается сукно получше. Благодаря такому щедрому приему, послы эти часто остаются по целым годам, хотя бы им нечего было делать. Впрочем, некоторые из них, по их требованию, признанному заслуживающим внимания, препровождаются в Москву, откуда возвращаются с более ценными подарками. Я лично видел замечательный пример верноподданности Калмыков. Однажды воевода Петр Годунов (желая выказать перед царем свою особую преданность и деятельность) снарядил в Китай нескольких купцов и воинов с сибирскими товарами, предназначавшимися для мены. Окончив свои дела, они вышли из Китайской стены и тут узнали, что среди Калмыков вспыхнула междоусобная война. Вследствие того они остановились невдалеке от вышесказанной стены и стали выжидать безопаснаго времени для возвращения, (сноска на полях: Селенгинский тайша.) В таком положении они оставались около двух месяцев; но лишь только об этом обстоятельстве узнал Селенгинской тайша (то-есть, тайша, кочевавший по берегам реки Селенги), как немедленно поспешил со своим войском к сказанным купцам, находившимся в сильном страхе. Взяв их под свою охрану, тайша доставил купцов до города Енисейска, находящагося во владениях Московскаго царя, снабдил их лошадьми и верблюдами для перевозки тяжестей. С ними вместе он отправил и после своего, с объявлением, что он во всякое время готов московским послам или купцам, отправляющимся в Китай, доставлять в требуемом количестве вьючный скот и свое войско для охраны. Подобным образом и все тайши поддерживают дружеския отношения к Москвитянам. Однако, есть между Калмыками и разбойники, которые не повинуются никакому тайше; эти по временам причиняют Москвитянам затруднения, особенно близ городов Тары и Красноярска: во время жатвы они грабят и забирают земледельцев в плен. Тобольский воевода ежегодно высылает вверх по Иртышу флот из сорока или более парусных судов в землю Калмыков к Соленому озеру, находящемуся недалеко от реки. Путь этот совершается в четыре месяца: там юсподствует некоторый тайша (в недавнее время это был Анциан) со своим улусом, то-есть, подчиненным ему племенем: что у Татар называется ордою, то у Калмыков называется улусом (по арабски «орда» означает стан; по калмыцки же «улус»). Как только Москвитяне достигают этого места, они производят залп из пушек и снова их заряжают; затем производят огонь из ручных пищалей; отсалютовав таким образом тайше, Москвитяне дают заложников и, получив таковых же от Калмыков, в тот же день воздвигают на берегу укрепление и ставят на нем пушки, чтоб иметь защиту в случае вероломства. Добыв из озера соль, они нагружают ею суда и затем вступают в торг меновой, так как на этих ярмарках деньги не в употреблении. Москвитяне привозят с собою товары всякаго рода. Калмыки же в обмен предлагают рогатый и вьючный ског, свои сласти и китайский табак; продают также рабов и рабынь - своих свойственников и собственных детей. Если проданные в рабство начинают горевать, то Калмыки говорят им: «Ступай, бедняга, и не грусти: тебе будет там лучше - не будешь так голодать, как голодал у нас». Таким образом в Сибири нет ни одного человека с какими бы то не было средствами, который не имел бы одного или более рабов или рабынь из Калмыков. Наконец, по нагрузке судов солью и завершении торга, производится обмен заложников с обеих сторон. Москвитяне, наделив тайшу небольшими подарками, разряжают пушки и отчаливают от берега. (сноска на полях: Бухарские купцы.) Кроме того, при этих торгах всегда присутствуют бухарские купцы; эти последние, здесь не производят торга, но со своими товарами .отправляются на московских судах в Тобольск. Бухарцы народ - не столь варварский, как Татары, хотя и они употребляют скиоский язык и принадлежат Магометову лжеучению. Они высокого роста и красивы лицом; войнами, грабежами и разбоем не занимаются, а живут торговлей и земледелием. Живут в городах, обнесенных стенами, имеют собственного царя [Узбека]; но так как Бухарцы - народ весьма не воинственный, то, для избежания набегов, принуждены платить дань Калмыкам. Бухарцы находятся в частых сношениях с Китаем и оттуда, зимою на верблюдах, летом на судах (тем путем, о котором мы сказали выше) привозят свои товары в Тобольск - хлопок, хлопчатобумажныя ткани, окрашенныя в разные цвета, которыя Москвитяне называют «катайками» (Бухарские ткани), также корицу, но грубую и плохого качества, и особый род пахучей травы, называемой «бадьяном», которая лишь за несколько лет перед сим сделалась известна в Сибири. Москвитяне не знают иного употребления этой травы, как для настаивания водки, которая от этого делается сладкою, как бы подслащенная сахаром. Однако, один любознательный человек попытался точнее изследовать свойства бадьяна; он уверял, что трава эта ему кажется пригодною для питья больным (вместо обыкновенно употребляемого навара из ячменя): она имеет , по его словам, свойство поддерживать бодрость и по своему действию может быть сравнена с турецким кофе и с китайским чаем (Чай или Тея). Впрочем, те же бухарские купцы привозят и чай, который употребляется также, как и кофе, но растение это иное. Привозят они и китайский табак столь мелкой резки, что по тонкости может поспорить с человеческим волосом. Вследствие такой тонины волокон многие сперва не верили, что это действительно табак; но русские купцы постоянно утверждали, что они собственными глазами видели, как Китайцы резали табачные листы таким образом. Табак этот бывает цвета темнаго, светлаго и зеленаго. Темный имеет самый приятный запах и опьяняет сильнее других сортов, так что те, у кого голова слаба, должны от него воздерживаться. Как говорят, табак этот разваривает в сахарном растворе. Китайцы и перенявшие от них Русские удивительно упиваются табачным дымом, так что они падают в обморок и как бы подвергаются судорогам; многие в следствии этого испускали дух. Впрочем, Китайцы, наученные долгим опытом, умеют избежать такой опасности; у них есть маленькия медныя трубочки, с отверстием величиной с половину скорлупы лесного ореха. Набить выкурить такую трубочку, вследствие ничтожности приема, не представляет никакой опасности. Кроме того. Бухарцы привозят еще драгоценные камни и умею удивительным образом вводить ими в обман неопытных или неосторожных покупателей. Они предлагают стекло, окрашенное в различные цвета, стекло это, вылитое в разнообразныя формы, имеет вид драгоценных камней, но диких и необработанных, так что они кажутся недавно вырытыми из гор вместе с корнями и приставшим сором или пятнами. Каждый камень имеет свою собственную форму и обделку, так что в сотне каменьев не найдется ни одного похожаго на другой. Видя это разнообразие покупатели и вводятся легко в обман. Разскажу один случай. Один служилый человек из Немцев пришел к Бухарцу, спросил у него каменьев, выбрал порядочное количество и, заплатив деньги, с торжеством возвратился домой. Он пригласил затем другого Бухарца, тобольскаго жителя, начальника царских сокольников, по имени Асбакея, и спросил у него: на сколько выгодна его покупка, и какова цена этих каменьев в Москве. Асбакей снял с пальца кольцо, и находившимся в нем алмазом потер один, другой и третий из показанных каменьев (на которых немедленно показались царапины) и отвечал: «Видишь эти царапины? Значит это стекло, а не драгоценные камни, то алмаз не мог бы их испортить, и царапин не было бы». Служилый человек позвал купца в суд, но толку из этого никакого не вышло, потому что купец утверждал, что он продал не эти поддельные, а другие, настоящие драгоценные камни. Разскажем здесь и другой случай, но только о нечестности рудоплавов. В городе Туле были два мастера оружейного дела. Задумав обман, они послали челобитье, объявляя в нем, что нашли сереброносную жилу. Получив приказание представить образец своей находки, они подвергли действию огня выхваляемую ими руду и предъявили некоторое количество выплавленнаго серебра. Они были посланы в Москву и в присутствии государственных сановников несколько раз производили опыты, но не могли выплавить серебра нисколько. Их подвергли пытке и тем заставили сознаться, что при первом своем опыте они примешали к руде серебро и его-то показали как выплавленное. 3 а это их наказали плетьми и сослали в Тобольск. В это же время в Тобольском уезде, в одном монастыре, лежащем на реке Исети, недалеко от тех гор, которыя, как мы (выше) сказали, отделяют Астраханскую область от Сибири, жил один монах, слывший колдуном, по имени Иов. Он хвалился, что выплавляет серебро из руды, добываемой им из соседней горы: серебро это он продавал по частям в слитках. Должно знать, что у сибирских Татар есть обычай погребать с знатными людьми их оружие, серебряные сосуды и конския украшения, а иногда и деньги. Во время моего там пребывания умер один Бухарец, по имени Мурат. Молва говорила, что с ним было зарыто восемь тысяч рублей (золотом).Некоторые из московских стрельцов сделали попытку разрыть его могилу, но были уличены и наказаны кнутом. В Сибири есть неизвестныя могилы древних Скифов, на которых уже выросли кустарники или лес: разыскать их можно не иначе, как при помощи колдовства. С этою целью некоторые люди отдаются чернокнижию и, найдя таковыя могилы, иногда вырывают из них немного серебра. Я сам видел серебряные сосуды, вырытые таким образом. Итак, вышесказанный монах Иов, таким-то способом и приобретал серебро: но чтобы не навлечь на себя подозрения в колдовстве, он расплавлял вырытые сосуды и продавал их, ложно показывая, что серебро это выплавлено им из руды вышеупомянутой горы. В это время в Тобольск прибыл один воевода, который, сам будучи колдуном, как говорят, носил кольцо, в коем была заключена диавольская сила. Воевода этот послал к той горе, из которой, как говорили, монах Иов добывал серебро, воинов, с приказанием привести ему оттуда большое количество камней, которые, правда, блестели подобно серебру, но в сущности были не что иное, как не имеющий цены тальк. В присутствии многочисленных гостей воевода взял один из этих камней, показывал его гостям и с глубоким вздохом выражал желание узнать, что может скрываться в этом камне. А тут по условию находились и те двое ссыльных плутов рудоплавов. Как бы невзначай, приметив их, воевода воскликнул:»Вот и кстати, что вы здесь. Скажите же, как вы полагаете, что заключает в себе этот камень?»—«Господин»,- ответили они,—«не может быть, чтобы в нем не было серебра, и даже в значительном количестве». «Ну, так расплавьте этот камень», сказал воевода,—«и извлеките из него серебро». Рудоплавы ответили, что этого нельзя сделать, если предварительно не будут выписаны из Голландии некоторыя минеральныя вещества, потребныя для такой операции. Услыхав это, один из гостей сказал:» Господин, не верь им. В этом самом городе я найду для тебя трех или более серебряных дел мастеров, которые сегодня же сумекп отлично произвести требуемый опыт или пробу». Разсердившись, воевода, стал сильно бранить гостя и спрашивал его, где он учился рудному делу, и кто дал ему право быть серебряных дел мастером? Царю же он донес, что действительно есть гора, где много камней, имеющих вид серебра, и что некоторый монах неоднократно выплавлял из них серебро. Узнав об этом, царь немедленно послал гонца в Саксонию и велел пригласить оттуда какого-нибудь искуснаго рудознатца. Таким образом, прибыл некоторый тайный чернокнижник из числа тех, которые называют себя братьями розенкрейцерами. Немного спустя был вызван в Москву и воевода: ему было приказано представить хваленый камень, чтобы рудознатец, в в присутствии царя, испытал его доброкачественность. Воевода дал камень: тот взял его, положил в иготь, растолок, подверг действию огня и расплавил. При опыте присутствовали царь и первый из его советников: они, не спуская глаз, наблюдали за тем, чтобы не было никакого обмана. Когда расплавка была окончена, рудознатец представил им две-три найденныя на дне унции серебра. Но все это произошло благодаря обману, заранее условленному между двумя вышесказанными чернокнижниками: воевода просверлил и продолбил этот мягкий камень буравчиком, а скважину наполнил серебрянным песком и искусно прикрыл ее тем же камнем; рудознатец же, будучи соучастником в обмане (и ему было выгодно обмануть царя, чтобы таким образом долее пользоваться щедрым жалованием), ни мало не осмотрев камня, поспешил его растолочь, чтобы нельзя было заметить скважины и обнаружить обман. Итак, царь послал этого самого рудознатца к вышеупомянутой Сибирской горе, дав ему в помощь других товарищей, того же ремесла, и два отряда войска. Пробыв там в течении года или более, они перекопали всю руду, плавили ее и переплавляли, но не выплавили серебра ни капли. Итак, до смерти засекли плетьми вышеупомянутого обманщика монаха (так как и он по приказанию находился при них), они возратились в Москву. Воевода же вскоре погиб убитый разбойниками, а рудознатец был лишен жалованья и некоторое время во всеобщем презрении проживал в Немецкой слободе. Присовокупим сюда и второй расказ об алхимиках. В Москве проживал один врач, мне близко знакомый. В начале войны, которую Турки вели против Венецманцев, он жил в Константинополе в семье венецианскаго посланника, и, спасаясь бегством, прибыл в Подолию. Там он был гостеприимно принят знатным мужем Н. (Павлом) Потоцким (впоследствии каштеляном Каменецким), в области Чартково (Чартковской), пока не был взят со своим господином в плен и отправлен в Москву. Он рассказывал мне следующее: В Константинополе, говорил он, ходили слухи об одном аптекаре, будто он искусен в делании золота. Я и еще один венецианский дворянин многократно призывали его к себе, принимали со всякого рода угождениями и привлекали подарками, чтобы только он посвятил нас в тайны своего искусства. Аптекарь сознавался, что искусство это ему известно, но говорил, что трудно передатьего кому бы то ни было. Мы настаивали, чтоб он по крайней мере показал нам хоть какой - нибудь образчик сказанного искусства. Тогда он спросил у нас несколько червонцев для преобретения, как он утверждал, некоторых минералов. Затем он принес нам какой - то порошок, смешал его с известным количеством ртути и приказал, положив в сосуд, плавить на огне. Мы исполнили все, как было приказано, и в сосуде у нас-получилось золото, однако ни более того, чем сколько заключалось в данных нами червонцах. Повторяя этот опыт до трех и четырех раз, мы каждый раз нахдили золота то более, то менее, сообразно с тем его количеством, какое мы давали аптекарю за его порошок. Стоимость же ртути и дров (которыя в Константинополе покупаются на вес), а также и наш труд, пропадали даром. В конце концов, выйдя из терпения, мы очень серьезно стали его уговаривать, чтобы он перестал внушать нам тщетныя ожидания, а попросту сказал бы правду. Тогда аптекарь сказал: «Возьми три, или сколько хочешь, червонцев и вечером, когда собираешся отходить ко сну. Положи их на стол, очерти их кругом и проговори такия-то слова: имя рек; утром, когда встанешь, ты не найдешь золота на столе, но вместо него у тебя будет порошок - много или мало, сообразно с количеством положеннаго золота. Если ты употребишь этот порошок уже известным тебе способом, то найдешь исчезнувшее со стола золото в том же самом количестве в сосуде». Позволяю себе к предшедшествованному рассказу прибавит еще и третий, с ним сходный. Кому не известно имя Иоанна Карамуеля, мужа знаменитаго по всей Европе? В то время, как он находился в Риме, однажды, когда я был у него, слуга его возвестил о приходе гостя. Дворянина ему незнакомаго. Карамуель сказал мне и своему товарищу: «Подите в заднюю комнату; кто бы ни был пришедший, я покончу с ним тремя словами». Однако гость ушел едва но прошествии двух часов. Вошедший гость начал так: «Вся Европа, достопочтеннейший аббат, удивляется твоим дарованиям и познаниям, как фениксу. Поэтому и я прибегаю к тебе, алкая внять твоей мудрости: прибегаю к твоей снисходительности и умоляю тебя разрешить мне один только вопрос». Карамуель: «В чем же делло?» Гость: «Я желаю знать твое мнение: можно ли искусственным путем добыть золото, или нет?» Карамуель: «Какого же ответа ждешь ты от меня, господин? Чтоб я тебе доказал, что это возможно, или наоборот?» Гость: «Я не решаюсь сам сказать на это ни да, ни нет: но прошу узнать, что ты сам об этом думаешь». Карамуель: «Точно также и я заранее ничего не предрешаю; я готов и на то, и на другое, и попытаюсь доказать то, что ты прикажешь».Гость: «Господин аббат, ты, как кажется, шутишь со мною: но прошу тебя, оставь остроты и откровенно открой мне свое мнение». Карамуель: «Я-то нисколько не шучу, но только раскрываю перед твоими глазами способ разсуждения алхимиков (ибо подозреваю, что ты принадлежишь к их числу). Ведь вы, господа алхимики, так упрямы в вашем убеждении, что если бы даже с неба сошли все святые серафимы и пытались бы вам доказывать, что искомое вами дело не возможно, то вы и им никак бы не поверили. Как же я-то могу убедить вас в том, в чем не убедить вас и духам небесным? Далее после многих слов с той и другой стороны, гость наконец стал излагать причины, по которым он обратился к занятию алхимией. «В тот город», сказал он,—«в котором я живу, однажды пришел некоторый человек, направлявшийся в Рим: постучавшись в двери моего дома, он был мною принят и сказал мне следующее: «Господин, я родом Немец, по ремеслу серебряных дел мастер, иду в Рим по обету посетить местопребывание апостолов. Я желаю поклониться святыням в вашем городе; но у меня не хватает денег для уплаты за пребывание здесь. Прибегаю к твоему высокородию с просьбою в течение трех дней прокормить меня и дать мне приют». Я дал ключ этому человеку и указал ему комнату для его полнаго распоряжения. Гость мой уходил из дому на разсвете и возвращался ко времени обедни. На четвертый день он призвал меня в свою комнату и попросил купить ему несколько унций ртути. Получив требуемое, он положил ртуть в подходящий сосуд, подсыпал какого-то порошка и, не закрывая его, поставил на огонь, там же разложенный. Затем он сказал мне: «Господин, завтра в этом сосуде мы найдем прекрасный завтрак». Я ушел, а гость на самом разсвете ушел из дому и пробыл вне дома весь день и следующую ночь. На другой день я сломал замок и вошел в его комнату: там я осмотрел вышесказанные сосуды и нашел в нем кусок золота, ценою превосходивший пятьдесят червонцев. Я показал его опытным ювелирам, и они, произведя всякия пробы, утверждали, что золото это вполне чистое. С этого-то времени, увидав такой блестящий пример, я и обратился к занятиям алхимией. Много трудился я, много понес издержек, а выгоды до сих пор не получил никакой. Карамуель: «А чтоже сталось с этим странником в Риме?». Гость: «Я старался разыскать его во всех церквах, странноприимных домах и гостиницах; послал даже гонца по дороге в Рим, но не нашелся никто, кто указал бы путника». Карамуель: «Неужели же ты, господин, не видишь, что это был не человек, а ангел, но только черный, а не белый: и что его не видели нигде в другом месте, кроме твоего дома?. Ведь если он, по свидетельству апостола, мог преобразиться в «ангела света», то почему же не мог он насмеяться над тобою, надев на себя личину человеческого тела?. Я почитаю тебя человеком, не чуждым дел милосердия: ведь ты, по твоему разсказу, предложил с полною готовностью гостеприимство чужому человеку. Поэтому-то сатана, чтоб отвратить тебя от дела милосердия и поработить противоположному пороку — корыстолюбия, и ввел тебя в обман таковым наваждением». Вот и четвертый пример наваждения волшебства. В Тобольске проживал один воинский начальник (котораго назовем здесь Антонием), муж почтенной жизни. Однажды к нему пришел другой начальник и разсказал, что у него есть книга малая величиною, но великая по достоинству. «Всякий раз», говорил он,—,»как я прочту ее, жизнь моя в течение тридцати дней бывает безопасна от всякаго оружия, я пользуюсь расположением каких угодно начальствующих лиц и во всяком споре бываю победителем. Сочинитель же этой книги есть какой-то папа». В это самое время пришел к разговаривавшим какой-то католик. Антоний обратился к нему с такими словами: «Господин папист, ты при пришел как раз во время, теперь уже я тебя не выпущу. Послушай-ка, какия учения ваши первосвященники распространяют в народе"». Этими словами он полагал прямо задеть католика, косвенно же своего сослуживца, как волшебника. Католик ответил: «Все это ни в каком случае не может быть справедливо: наши первосвященники предают подобныя сочинения проклятию и запрещают их чтение под страхом отлучения». Начальник-колдун ответил на это: «Я покажу тебе самое заглавие книги» и с этими словами вскочил, отправился домой и возвратился с книгою. Сочинителем книги был назван в ней папа Бернард. Тогда католик воскликнул: «Вот явная и постыдная ложь! Ведь между высшими первосвященниками не было ни одного, который носил бы имя Бернарда. В свидетели того я призываю авторов «Магдебургских центурий» и их сократителя Иоанна Микрелия: если вам угодно, я сейчас же принесу его сочинение: в нем можно найдти перечень всех первосвященников, и между ними нет ни одного Бернарда: слова мои подтвердят все историки (к какому бы вероисповеданию они не принадлежали). Затем, обратясь к Антонию, он сказал: «Господин начальник, прошу тебя, обрати внимание и заметь: когда Господь Бог не даст такой власти сатане в испытании людей, чтобы человек благоразумный и заботящийся о спасении души не мог не заметить обмана, если только он станет внимательно взвешивать угрожающее ему искушение. Это вполне ясно видно на этой чародейской книге: тот чародей, который сочинил ее, хотя и имел возможность приписать свою книгу папе, однако ему не было дозволено выставить на ней истинное имя какого бы то ни было папы. Таким образом сатанинский обман обнаруживается немедленно на первой же странице рукописи». Здесь же присовокупим краткий диспут между сказанными Антонием и католиком, котораго назову Петром, так как диспут этот произошел там же. Антоний принадлежал к так называемой реформатской церкви: однажды по какому-то поводу он стал утверждать, что святые отцы, будучи людьми, могли ошибаться, как люди, и во многом действительно, как люди, ошиблись. Петр: Следовательно, и они, как люди, ошиблись. Антоний: Может быть и ошиблись. Петр: Ты пристрастный судья: про святых ты категорически сказал, что они ошиблись: про Кальвина же лишь предположительно и с некоторым сомнением: быть может, говоришь ты, и они ошиблись; а между тем первые были святыми, чего уже никак нельзя сказать про последняго. Однако обрати внимание: как бы ты не выразился, во всяком случае ты впадешь в одинаковую для себя неловкость. Если ты станешь положительно утверждать, что Кальвин ошибся и тем не менее будешь продолжать принимать и признавать его учение, то следовательно, ты сам ошибаешься (и при том сознательно и по доброй воле); если же ты выражаешься условно - быть может, Кальвин ошибся - и все-таки принимаешь его учение, в истине котораго ты не вполне убежден, то вера твоя сомнительна и не определенна; собственно говоря, это даже не вера, а предположение, которое может оказаться ложным. Антоний: Я верю единственно одному Священному Писанию. Папе же, или собору, или Августину, или Кальвину, или вообще всякому человеку я верю лишь на столько, на сколько учение его согласно с Писанием. Петр: А умеешь ли ты различить, кто из них согласен с Писанием, кто нет. Антоний: Благодаря Бога, умею. Петр: Итак, ты считаешь себя судией всех? И притом даже в большей степени, чем священнослужитель, так как ты судишь и осуждаешь и священнослужителей, и всех других. Антоний: Но ведь и ты делаешь то же: если ты присоединяешься к папе и если делаешь это по собственному убеждению, а не по принуждению, то следовательно, ты истину признаешь только за папой, а всех других осуждаешь, как впавших в ошибку. Петр: Нет, между нами есть великое различие: Я (вкупе с католиками) признаю всех (кромепапы и тех, которые единомышленны с ним) впавшими в ошибку; но делаю я это, основываясь не на личном своем доверии, а на авторитете церкви. Самую же церковь я никаким образом не сужу, ни в одном отдельном догмате я не испытываю ее, но просто верю, что церковь непогрешима, что она никогда не ошибалась и ошибаться не может. Я верю обещанию Спасителя: «Врата Адова не одолеют ю» и словам апостола: «Церковь есть столп и утверждение истины». По той же причине я повинуюсь Господу, дающему такое приказание: «Аще и церковь преслушает, буди тебе яко язьпйик и мытарь», и всех, не слушающих церкви, считаю язычниками и мытарями. Я же сам не разбираю учения церкви ни в каком догмате и не оспориваю ничего из того, во что она предлагает нам верить. Нет, закрыв телесныя и умственныя очи (с неуязвимою и спокойною совестью), я приемлю все то, во что она приказывает верить, и верю в это искренне. «Скотен бых у Тебе, и аз выну с Тобою». Ты же препираешься и испытываешь свою реформатскую церковь (по скольку она есть видимая), то-есть, всех пастырей и писания, и утверждаешь, что они могли и могут ошибаться, а из этого по справедливости вытекает условное заключение: следовательно, они, быть может, действительно ошиблись; если же это так, то и вера твоя, быть может, ошибочна, а во всяком случае не непреложна. Антоний: Я не верю видимой церкви (то-есть видимым людям и писаниям), но лишь церкви невидимой, другими словами - духу, который научает меня истинному пониманию смысла Священнаго Писания. Петр: Что же это за дух, и каковы его свойства? Антоний: Это мой собственный дух, данный мне от Бога, или иначе, мое внутреннее суждение, которое есть не что иное, как благодать Божия, научающая меня познавать Писание и всяческую истину, сообразно со словами Писания: «Той наставит вас на всякую истину». Петр: Ты сильно ошибаешься, зане это обещано не каждому человеку, но лишь апостольскому собору, и в нем соборной церкви, а в особенности главе ея: «Идеже еста два или трое собрани во имя мое, ту есмь посреде их». Кроме того, все те пастыри, которых ты осудил, имели каждый свой собственный дух и вместе с апостолом (вероятно, правильнее, чем ты или Кальвин) говорили: «Мню, яко и во мне дух Божий есть», и не смотря на то, по твоему мнению, все они ошиблись (и ошибке их нисколько не помешало такое число их личных духов). Итак, почему же, спрашивается, твой собственный дух не может ввести тебя в заблуждение, если собственные духи стольких и притом столь святых мужей ввели их (как по крайней мере ты полагаешь) во многия заблуждения? Тут Антоний некоторое время оставался в молчании, обдумывая, что ему ответить; но Петр, продолжая свою речь, сказал: Мне кажется, что ты почувствовал силу моих доводов; но что бы ты ни сказал, ты никогда не присоединишься к сказанному мною. Итак, я на том и не настаиваю и даю тебе время на размышление. Однако спрашиватотебя только об одном: есть ли на свете какая-нибудь книга учения (кроме Священного Писания), которая, по твоему мнению, свободна от всякаго заблуждения, и которой человек вполне безопасно мог бы доверигь свою совесть и дело своего спасения? Точнее говоря, спрашиваю тебя: учение Кальвиново вполне ли свободно от всякаго заблуждения? Антоний: Отвечаю тебе, как уже отвечал и ранее: учение это свободно от заблуждений, если только и по скольку оно согласно с Священным Писанием. Петр: Ты опять возвращаешься к прежде сказанному и притом к тому, что уже нами разсмотрено. Я тебя именно об этом и спрашиваю: учение Кальвиново во всех своих словах вполне согласуется с Священным Писанием, или нет? Отвечай же мне именно на это. Антоний: Я еще не имел случая испытать его учение от слова до слова. Петр: Смотри же, чтобы слова твои не оказались приносящими значительную обиду и Кальвину, и другим пастырям твоей церкви, и чтобы вера твоя не оказалась шаткою, сомнительною, превращающеюся в ничто. Если предположить, что сказанное учение свободно от ошибок только при условии предварительнаго его испытания, а испытание это еще и до сих пор не сделано, то оно подлежит подозрению в ложности. Почему же сказанные пастыри еще до сих пор не испытали этого учения и не сличили его со Священным Писанием? Почему же ты сам этого до сих пор не сделал? А между тем и пастыри ваши в школах и с кафедры излагают его и проповедуют безусловно; да и ты сам почему излагаешь его своим детям и им приказываешь делать то же? Неужели же каждый слушатель (прежде чем поверить сказанному учению) всякий раз при каждом слове должен будет раскрывать Священное Писание и советываться со своим собственным духом? Если даже кто-либо из слушателей это, пожалуй, и может сделать, то что же делать крестьянам по возвращении с богослужения? Ведь у них нет Священнаго Писания, да и читать-то они не умеют. Если все это так, как ты говоришь, то всеконечно, ваши суперинтенденты и богословы должны были бы уже ранее дословно испытать сказанное учение и под диктовку своего личнаго духа сравнить его со Священным Писанием. Если они найдут его вполне свободным от заблуждений, то обязаны представить тому доказательство; если же в нем окажется что-либо ложное, то они должны это ложное исключить. Но так как они этого никогда не делали и тем не менее во всеуслышание, безусловно и самоуверенно проповедывали учение, подлежащее сомнению (в течение стольких годов, протекших со времени смерти Кальвина), то они по истине приняли на себя великую вину (не буду говорить, в чем она заключается: в безпечности ли, или в лжеучении и обмане). Этой вине причастен и ты, на сколько это касается твоего семейства. Антоний: Что касается лично меня, то я весьма легко открываю моей семье истинный смысл в случае сомнений и вопросов. Петр: И они должны тебе верить? Антоний: Неужели ты сомневаешься и в этом? Петр: Быть может, и я буду обязан верить тебе, если ты будешь меня в чем-либо наставлять? Антоний: В этом нет никакого сомнения, если только тебя осветит Бог; ты поверишь не мне, но Божественному Духу, меня поучающему. Петр: Боже, какия ты говоришь несообразности! Во-первых: что если мой личный дух стал бы мне предписывать не то, что тебе предписывает? Вовторых: почему ты не обязан верить ни папе, ни собору, ни святым отцам, ни даже своим суперинтендантам и богословам, ни наконец самому Кальвину? Почему? Потому что они люди и, следовательно, видимы, и писания их или учение, тоже видимы. Я же, напротив, должен верить тебе, хотя и ты, как человек, подобно им, видим, следовательно, и учение твое тоже видимо. О, господин мой, оба мы с тобою слишком поздно родились: после протекших шестнадцати столетий, в исходе этого века, после того как (по твоим словам) столько святых священнослужителей, мучеников, соборов, купно со своими частными духами (опять же по твоим словам), впали в заблуждение; после того, как и сам реформатор вашей церкви и его преемники не принесли ничего твредаго и безусловно вернаго, но все ими сделанное до сих пор ждет твоего испытания; после всего этого, говорю я, должен я верить, что ты один обладаешь истиною, что ты один не заблуждаешься, и что только один твой собственный дух не хочет и не может меня обмануть, хотя такое безчисленное число других духов ввели в многочисленныя ошибки стольких благочестивых и святых мужей. «Не всякому духу веруйте, но искушайте духи, аще от Бога суть». Но об этом довольно. (Сноска на полях: Московский острог над рекою Шингалом, у границ Китая). За тридцать слишком лет перед сим Москвитяне выстроили острог, близ Восточнаго океана над рекою Шингалом; из него они нападали на подданных Китайскаго царя, заставляя их платить дань. Однако флот, посланный сказанным уцарем, из океана вошел в устье сказанной речки и подошел к острогу. Войско начало осаду, пользуясь пушками, а также ручными огнестрельными пищалями. Москвитяне же, держась за стенами, многих из них положили замертво выстрелами из такого же рода орудий. Когда у них вышел весь порох, они должны были оставить острог и удалиться. Китайцы их не преследовали, но, разрушив крепость, и сами возвратились домой. (сноска на полях: Острог Нерчинский) Однако, так как и после того Москвитяне безпокоили из другого острога, называемаго Нерчинским, тех же китайских подданных (называемых Даурами и Никанами), то царь (сноска на полях: Дауры и Никаны) Китайский, около десяти лет перед сим, послал посла к Нерчинскому воеводе. Посол этот требовал, чтобы воевода взял у Китайцев заложников и представил ему двух или трех московских воинов для следования к Китайскому царю. Он говорил, что подданные его царя отказываются платить'ему дань, так как они отягчены уже поборами со стороны Москвитян. Царь же его не может им верить и хочет собственными глазами убедиться: «Если все это действительно так, то царь пошлет с вашими людьми мирныя условия для установления границ». Воевода отпустил трех воинов, которые разсказывали, что они совершили путь от Нерчинска (сноска на полях: От Нерчинска до Стены 4 недели) до стены и Китайских ворот в 4 недели, а от стены до столицы Камбалик в 6 недель. Они были приведены к царю, который осмотрев их с любопытством, оделил дарами и поручил им передать своему царю, чтоб он послал посла с полномочием установить границы двух царств и заключить договор ради спокойнаго соседства. Послы возвратились, прибыли в Москву и привезли грамоту, но так как она была написана китайскими письменами, то не нашлось никого, кто мог бы ее прочесть. Эатем по прошествии трех лет царь Московский послал туда посла, некоего Грека, по имени Спафария, (сноска на полях: Посол Спафарий) с полномочием войдти в соглашение относительно границ с Китаем и будущей с ним торговли. Проездом чрез Тобольск этот Спафарий разсказывал, что в Москве находились два члена общества Иисусова , посланные от папскаго престола; они ходатайствовали перед царем, чтоб им было дозволено с вышеупомянутым посольством отправиться в Пекин. Но так как было сомнительно, какой исход ожидает это посольство (до того времени и дорога была еще не известна), то сказанным отцам было отказано в исполнении их просьбы, а были они посланы через Астрахань в Персию. Однако Спафарий говорил мне: «Государь дал приказ, что если при моем возвращении кто-либо из отцов общества Иисусова пожелает со мною возвратиться в Европу, то чтоб я принимал их, сколько бы их ни было». Спафарий прибыл к Китаю и, проникнув по ту сторону Стены, написал в Москву. Что было с ним после того, мне не известно. Лет за 20 и более перед сим, был в городе Енисейске один военачальник (Сноска на полях: Военачальник Поляк.), родом Поляк. Сестра его, девица, была лишена невинности одним из начальников; Поляк, движимый негодованием вследствие такого подлаго поступка, склонил обоих товарищей к возстанию. Они убили того начальника и, разграбив лавки купцов, вышли из города и направились к югу; пройдя пугь многих дней, они воздвигли крепость на реке, именуемой Абазин. (сноска на полях: Река Абазин). В течение десяти лет они утвердили там свое местопребывание, послали в Москву дары и били челом царскому величеству снять с них вину в совершенном ими преступлении; сами же обещали ежегодно собирать с туземцев дани и посылать царю. Царь, даровав им прощение, облек сказаннаго Поляка саном воеводы, а Енисейскому воеводе приказал снабжать их всем необходимым, в чем будут нуждаться. Немного лет спустя примеру их последовал один стрелец в городе Красноярске. Он собрал отряд товарищей, и, не учинив никакого злодеяния, они проникли далеко к югу до реки Селенги, (сноска на полях: Река Селенга.) Найдя, что река эта богата рыбой, а почва в изобилии приносит плоды, они основали здесь крепость и, по прошествии нескольких лет, послали к царю гонцов с дарами (в числе их находился и сам виновник предприятия, с которым я лично виделся и беседовал) и просили принять их под свою власть, обещая выплачивать дань. Царь и на их ходатайство благосклонно согласился. Так как царство это, которое по разсказам, окружено стенами. Португальцы называют Хиною или Синою, а его столицу - Пекином, Татары же и Москвитяне страну именуют Китаем, а столицу - Камбаликом, то было сомнительно, есть ли это одно и то же царство или два различныя. Но впоследствии (не слишком давно) стало известно, что Китай есть не что иное, как Сина, а Камбалик - Пекин. Было и другое сомнение: соединено ли Ледовитое море с Восточным океаном, омывающим с востока Сибирь, затем южнее области Даурию и Никанию и наконец царство Китайское; или же моря эти, то-ссть, Ледовитое море и Восточное, или Китайское, отделены друг от друга каким-нибудь материком простирающимся от Сибири на восток? Сомнение это в самое последнее время было разрешено воинами Ленской и Нерчинской области: они, собирая с туземцев дань, прошли всю эту страну до самаго океана и утверждают, что к востоку нет никакой твердой земли, и что сказанный моря ничем друг от друга не отделены, но что Сибирь, Даурия, Никания и Китай (или Сина) с востока омываются одним сплошным океаном. На вопрос же некоторых: могут ли корабли от гавани св. Михаила Архангела, или же от устья реки Оби и города Березова, плывя безпрерывно около берегов Сибири, Даурии и Никании, приплыть к Китаю, - упомянутые воины отвечали, что в Ледовитом море лед никогда не тает вполне, но в течение всего лета по водам плавают в большом количестве огромныя глыбы льда, сталкиваясь между собою; поэтому глыбы эти (особенно при сильном ветре) могут уничтожить какое угодно судно. На это можно возразить: каким же образом, как мы выше сообщили, корабли из Китая через устье Шингала проникли в Никанию? Да будет же известно, что Шингал лежит гораздо южнее Ледовитаго моря, в одном климате с Калмыцкою землею, в которой стоячая вода летом от солнечнаго жара сгущается в соль; поэтому нет ничего удивительнаго, что и льды океана в том же климате совершенно уничтожаются или даже вовсе не образуются. Следовательно, так как представляется совершенно неудобньм из какого-нибудь пункта Сибири или России плыть на кораблях в Индию, то путь этот, как кажется, возможно совершить по берегам Даурии или Никании, мимо устьев Шингала, Абазина, (Амура), Селенги и других рек, которыя изливаются в Восточный океан. Единому Богу во веки слава. 1680.
|
|
Страницы |